Русский аркан - Страница 5

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

На Петров пост тряслась земля, тяжко вздыхали горы, фасад дворца дал трещину, и вылетевшим стеклом отсекло хвост ручному павлину. Всего через полчаса с моря пришла одна, но зато двухсаженная беснующаяся волна, переломав все лодки у причала и сам причал. Вслед за адской волной морской бриз принес такую вонь, что хоть святых выноси. Прислуга, крестясь, шепталась: это только начало, быть большой беде.

Кто ощущал себя в своей стихии, так это Димитрий Константинович. Книга Природы показала ему склеенные прежде страницы — только не ленись читать. Глаза его горели, и он увлеченно излагал сестре свежие научные теории о внезапных черноморских апвелингах, о редких атмосферных явлениях и о причинах землетрясений. О большой волне он, оказывается, тоже знал заранее и сразу после подземных толчков помчался на берег, где предупредил рыбаков и чуть ли не палкой выгнал с пляжа нескольких зевак, дивившихся на отступившее море. А потом надоел Катеньке длинным рассказом о больших волнах, внезапно приходящих с моря, описал зафиксированные историками черноморские водяные бесчинства и отдельно пожалел японцев, время от времени подвергающихся атаке таких громадных волн, что куда там редкие и низенькие черноморские цунами! До японских чудовищных волн им еще расти и расти!

На Екатерину Константиновну живость брата действовала удручающе. Если человек не слеп, он легко различает настоящее и наигранное. Даже если человек этот — молодая девушка. Напрасно старался Митенька развлечь сестру. Не помогали ни разговоры о великих тайнах натуры, ни верховые прогулки с пикниками, ни купания, ни пышная таврическая экзотика.

Митенька сулил поездку в Балаклаву, где на дне изогнутой червяком бухты ловцы устриц нашли недавно остов греческого судна, груженого ушастыми амфорами. Уже и до Ливадии дошел слух, что местные греки навострились поднимать эти амфоры на поверхность для продажи состоятельным отдыхающим.

— А в амфорах — вино, ты себе представляешь? Ему в прошлый вторник исполнилось две тысячи лет. Уксус, конечно, зато какой выдержки! — Великий князь хохотал. — За один этот срок вино можно продавать с аукциона. Кто выпьет, того вот этак перекосит, а ведь все равно будет нахваливать…

Шутил братец, болтал без умолку, играл роль записного весельчака, коим отродясь не был. Старался для сестры, да все напрасно.

Дня три казалось, что Катенька увлечена ролью Марьи Антоновны в любительском спектакле. Ставилась вся комедийная трилогия господина Крохаля: «Ревизор», «Обер-ревизор» и «Генерал-прокурор». Играть городничего вызвался претолстый и басовитый великий князь Сергей Владимирович, двоюродный дядя. Митенька играл почтмейстера и был уморителен. Но кончилась забава, и все пошло по-прежнему. Скука в сочетании с тревогой — опасная смесь.

Великий князь понимал это и лез из кожи вон — до вчерашнего утра. Сразу после завтрака император увел младшего сына на прогулку, и продолжалась та прогулка до самого обеда, в течение которого Митенька казался весьма озабоченным. О чем говорили наедине отец и сын по дороге на Ай-Тодор и обратно, теоретически считалось неизвестным — практически же нет и не бывало тайн, недоступных для челяди. Поскольку сразу после обеда Дмитрий Константинович надолго заперся в своем кабинете, а государь император не имел привычки болтать лишнее, следует признать факт самозарождения слухов, наполнивших дворец.

Что тут удивительного? В конце концов, Екатерина Константиновна знала от брата, что некоторые ученые все еще отстаивают гипотезу о возможности самозарождения жизни в наше время, в то время как их противники указывают, что кипятить субстрат надо дольше. А уж слухи зарождаются гораздо легче, чем те студенистые живые комочки, которые Катеньке показывал в микроскоп учитель естественной истории. Удивительным было другое: распространившиеся по дворцу слухи оказались доподлинно правдивыми. Случай хотя и странный, но, надо признать, не такой уж редкий.

Митенька получил в наместничество Дальний Восток! Понятно, отчего ему вдруг стало не до сестры с ее амурными терзаниями…

Екатерина Константиновна сердилась: бездушный! И ему, и всем вокруг до нее дела нет. Братец въедлив; будет вникать в дела наместничества с упорством корабельного червя, гложущего доску, пока не освоится, как у себя дома. Да ведь не в те дела, в какие надо бы! Сухарь! Ну какое ему дело до страдающего на Шпицбергене статского советника Лопухина? В империи тьма-тьмущая статских советников, а этот даже не имеет касательства к вверенной великому князю провинции.

Теперь уже забылось, что при первой весточке о Лопухине сердце щебетало весенней канарейкой: жив! Жив!

Строго говоря, весточек было две, и обе пришли в один день. Первой оказалась каблограмма из Понта-Дельгада, отосланная капитаном Пыхачевым в морское министерство и немедленно пересланная в Ливадию. Пыхачев рапортовал о морском сражении с пиратской эскадрой исландцев, о героической гибели «Чухонца», о потоплении неприятельского броненосца, о потерях и, разумеется, о драгоценном здоровье цесаревича. «Победослав» застрял на Азорских островах для ремонта и пополнения запасов. О статском советнике Лопухине сообщалось кратко: пропал без вести, будучи выброшен взрывной волной за борт во время боя. Больше ничего.

С точки зрения Екатерины Константиновны, капитан мог бы написать о Лопухине побольше, а о здоровье цесаревича — поменьше. Она мгновенно возненавидела этого Пыхачева. Бездушный винтик! Ничего нельзя понять. «Пропал без вести» — это как? Жив ли? Неужто нельзя было выяснить?